Но Гайк Балаян – не только хороший хирург. Он еще и представитель очень известной и уважаемой в Армении семьи. Люди старшего поколения, конечно, помнят Зория Балаяна – писателя и журналиста, собкора «Литературки», одного из лидеров карабахского движения. Его имя гремело в конце 80-х – начале 90-х. Зорий Балаян еще до перестройки написал книгу «Очаг», в котором доказывал, что исторически Карабах принадлежал армянам. В 2013 году он обратился с открытым письмом к Путину, в котором утверждал, что Карабах – это проблема не только армян, но и России. Так вот, Гайк Балаян – это его сын.
— Гайк Зориевич, как вообще вы, представитель самой мирной и гуманной профессии, оказались на фронте, да еще и с оружием в руках?
— В Карабахе служил мой сын Зорик (его назвали, конечно же, в честь моего отца). Когда ему исполнилось 18 лет, он, как и все юноши Армении, был призван в армию для прохождения обязательной службы. Попал в Карабах, и к моменту начала войны находился там уже более полутора лет. Могу сказать, что он служил в разведывательном батальоне. Но никакой «конкретики» я бы давать не хотел. Вы же знаете, что мой отец в Азербайджане считается чуть ли не самым главным врагом?
— Вы опасаетесь, что ваш сын может пострадать из-за того, что он внук Зория Балаяна?
— Я ничего не исключаю. Вернемся к событиям 27 сентября. В тот момент, когда начались боевые действия, я сразу же сел за руль своей машины и помчался в Степанакерт. В первый же день я увидел сына километрах в пяти от того места, где он служил. Их эвакуировали в леса, потому что нападение Азербайджана началось с того, что все наши войсковые части в первые минуты были обстреляны при помощи беспилотников. После встречи с сыном я отправился в областную больницу Степанакерта, куда свозили множество раненых.
— Вы записались добровольцем?
— Я никак не оформлялся – не было времени. Первые два дня я оперировал, помогал местным медикам в организационных моментах. 29 сентября мне позвонил сын и сказал, что их отправляют на север. Я сразу помчался на своей машине за ними. Догнал их по пути. Свою машину оставил, сел в их «Урал» и поехал с ними на фронт. Остальные 40 дней я уже был солдатом рядом с моим сыном в его подразделении.
— Побывали на тех территориях, которые потом были сданы?
— Нет, эти территории как раз отстояли. Могу только сказать, что там же был легендарный командир воинской части «Ехникнер» (Олени) Карен Джалавян (Кйох), который получил звание «Герой Арцаха».
— Больше вы скальпель в руки не брали?
— Я еще поработал хирургом в последний день моего пребывания в Карабахе. Мы спасли одного раненого. Это было рядом с поселком Красный Базар. Я провел операцию в полевом госпитале, который мы устроили в гараже. Там было еще одно наше подразделение, которым командовал Вова Вартанов (основатель и командир первого в Армении диверсионно-разведывательного отряда – М.П.). В то время многие думали, что Красный Базар уже в руках азербайджанцев. Все полевые госпиталя к тому времени уже эвакуировали, дорога со стороны Шоша была закрыта, «скорые» очень трудно проходили. В бригаде Вовы Вартанова узнали, что я врач. Они меня по рации попросили подняться к ним, сказали, что у них раненый. С ними были медсестры-добровольцы, у них были инструменты. Я сказал: «Несите все, что у вас есть – нитки, стерильные бинты, марлю». Я прооперировал раненого, и мы его отправили на одной «Ниве» вместе с корреспондентами в Степанакерт. То есть я работал хирургом три дня. Все остальное время я был рядом с сыном, там, куда направляли его подразделение. Мы были в самых горячих точках. После севера – Джебраиль, Гадрут, снова Джебраиль, «9-й километр» — перекресток дорог на Джебраиль, Гадрут и Физули. Везде мы были, и остались живы только по воле Божьей.
— Сколько времени вы там провели?
— Ровно 40 дней.
— Как же вам, невоенному человеку, разрешили быть на фронте, рядом с сыном, да еще и в разведывательном подразделении?
— Там были тысячи добровольцев, не имеющих к войне никакого отношения. Военные меня уважали, как врача, я много раз оказывал медицинскую помощь прямо на передовой. В Красном Базаре азербайджанцы много бомбили школу. Конечно, в ней была наша военная часть, все школы тогда становились войсковыми частями. Там было много раненых. Я оказывал им первую помощь, потом их везли в Степанакерт.
— Велики ли были потери?
— Конкретно в нашей группе, которая входила в разведбатальон, было четверо погибших и 12 раненых. В группе было сначала 27 человек, а в конце осталось 17. Из одной группы 4 человека – это немало. В 1991- 1993 годах, когда мне было 15-16 лет, я с отцом много раз бывал на передовой. Много раз летал на военных вертолетах. Видел многих легендарных людей, полевых командиров, героев той войны. Видел Монте Мелконяна, национального героя Армении (погибший в Карабахе уроженец США – М.П.). Но в этот раз была совсем другая война. Она не была похожа ни на ту войну начала 90-х, ни на события 2016 года.
— В чем же ее отличие?
— Наверно, в ее интенсивности, в перевесе сил противника. Их артиллерия могла часами подряд долбить по нашим позициям. У нас на севере бывало так, что наш пост подвергался артиллерийскому обстрелу по восемь-девять часов подряд. Орудия были самых разных калибров. Если был 60-миллиметровый миномет, то мы говорили: «Слава Богу!» «Грады» били поблизости. Про самолеты и беспилотники уже не говорю.
— Использование беспилотников – это главная «фишка» этой войны. Как их применяли?
— Беспилотники использовались для разных целей. Их было три-четыре вида. Одни использовались как «наводчики». Беспилотник приходил, и через 4 минуты артиллерия точечно по нам била. Так было в Джебраиле, когда артиллерия ровно через четыре минуты по нам отработала. Я тогда подумал, что мы уже умерли. Я ничего не чувствовал. Ничего не видел. Везде был черный дым, на мое тело падали камни, какие-то осколки. Я кричал «Зорик, Зорик!» — звал сына по имени, звал других наших товарищей. Они откликнулись, и я понял, что они живы. Потом дым рассеялся. Рядом с нами стояли три наших танка. Мы увидели, что в один из них попал снаряд. Это было совсем близко от нас. То есть этот беспилотник передал координаты танка, а мы были рядом. Были еще беспилотники, которые просто собирали развединформацию. А были беспилотники-камикадзе, которые сами падали на цель и взрывались. В первые две недели беспилотники использовались особенно активно. Также на стороне противника воевало множество наемников. В Гадруте я их видел. Видел их документы, которые оставались на поле боя. Мы воевали не только с Азербайджаном. Мы воевали и с Турцией, и с этими наемниками…
— Ваш сын был ранен на войне?
— Да. Мы были в поселке Сарушен, недалеко от Красного Базара. Перед нами было так называемое Адское ущелье. Там были 7-8 сел. Напротив — длинный горный хребет, по которому можно было дойти до Шуши. У азербайджанцев была задача прорваться к Шуше. На нас они особенно не отвлекались, хотя с их стороны иногда бывали в нашу сторону обстрелы. Мы были там в одном месте, держали первый пост. Отдыхали в селе во время пересменки. Вдруг начинается минометный обстрел. Мина падает на соседнюю крышу. Мы выбежали, чтобы спрятаться в ближайший окоп. Третий-четвертый удар – и нас накрыло взрывной волной. Опять дым, опять я ничего не видел. Сын и его товарищи были впереди, их отбросило, я кричал. На несколько минут отключилось сознание. Когда я очнулся, начал щупать сыну пульс. Не сразу смог это сделать, так как не мог отвернуть ему рукав. Но слава Богу травма была не очень большая. Сотрясение мозга средней степени, ушиб плечевого сустава. У нас и до этого были ситуации, когда взрывная волна нас отбрасывала.
— Сейчас с ним все в порядке?
— Да, он выздоравливает. Ему дали «материнский отпуск», который дают всем раненым.
— Бывали еще серьезные ситуации?
— Конечно. Было так, что снаряд упал совсем рядом и сколком пробило лоб нашему 19-летнему другу. Он скончался на месте. Был еще один очень хороший и близкий друг моего сына. Он погиб в Гадруте, в этих ущельях. Много наших друзей было ранено. И я видел очень много трупов других погибших. Не только ведь мы были в Джебраиле, были и другие подразделения. Очень много было тяжелых ситуаций. Мне, 43-летнему, было очень трудно быть наравне с 18-летними. Но я ни на метр не отходил от своего сына.
— Где вы прятались во время бомбежек?
— Если была бомбежка, или просто во время «пересменки» мы в «щели» заходили.
— Что такое «щель»?
— «Щель» — это землянка, нора. Ее ширина 1 метр. Ты там даже толком сесть на землю не можешь. Конечно, если «Град» прямо на нее попадет, то она тебе не поможет. Но от минометов, осколков они спасали. Пост – это 7 наблюдательных пунктов, десятиместный блиндаж и 12-местная щель. И таких постов много. Случалось, что противник атаковал эти наши посты, завязывался ближний бой… Случалось, что они били 9 часов подряд по одному посту из всех видов артиллерии. Под этим обстрелом ты идешь на наблюдательный пункт. Два часа ты там должен дежурить, потом пересменка. Путь от наблюдательного пункта до «щели» – вот на нем ты можешь остаться навсегда. В Джебраиле было очень трудно. Километры передовых линий, огромное открытое пространство. Очень неравная борьба была. Но наши войсковые части, наши 18-летние воины сражались героически.
— Численный перевес был у противника?
— Безусловно.
— А добровольцев было много?
— Очень много. Но лучше бы их было меньше. Взять наши посты. Регулярная армия «держит» такие посты при помощи 7-8 человек. Но когда к ним добавляется еще 20 добровольцев – в «щели» места на всех не хватает. Кто-то начинает сеять панику. Поэтому я говорю: лучше бы регулярная армия сама со всем этим справлялась. Армия Карабаха была очень боеспособна. Она была очень профессионально подготовлена для решения задач обороны Карабаха. Если бы воевали только 18-летние мальчики, я думаю, было бы лучше, чем та всеобщая мобилизация, которая у нас была объявлена. Потому что наша армия четко знает, что надо делать. А добровольц это плохо себе представляли. Я думаю, что мобилизация должна была быть проведена по-другому.
— Почему была сдана Шуша? Я слышала, что ее вообще нельзя взять, ее можно только сдать, так как она со всех сторон окружена неприступными скалами. Говорят, что и в первую войну армяне взяли Шушу в результате предательства кого-то из азербайджанских военных…
— Когда мы брали Шушу в той войне, я не слышал ни о каком предательстве с азербайджанской стороны. Это была легендарная операция. Я вам честно скажу. Я был на Гадрутских высотах и сам все видел. И мне непонятно, как азербайджанцы смогли взять эти высоты. Но я не военный специалист. Наверно, эти азербайджанцы просто были хорошо подготовлены к таким горным операциям. Потому что, когда они брали Шушу, наша артиллерия очень хорошо по ним работала. Но все равно они прорывались. На место убитых вставали сотни, тысячи новых, и они никак не заканчивались.
— Гадрутские высоты брали, когда вы там находились?
— Гадрут был сдан через неделю после того, как я был на этих высотах. Потом у нашего батальона были другие задачи. Но мне сложно судить об обстановке в целом. Я там был в информационной блокаде. Мы были в горах, в окопах, в самых ужасных условиях. Там и связи не было.
— Вы разделяете мнение тех, кто считает, что ваше поражение стало результатом предательства?
— Я врач, политикой не занимаюсь. У меня обида на сердце от того, что у нас творится. Но было ли это предательство, не могу сказать, честно. Обидно, что, потеряв 3-4 тысячи человек, мы потеряли наши исконные земли –Гадрут, Шушу. Да и те районы, которые якобы нами были захвачены – а вы знаете, почему мы были вынуждены их занять? Это в 1994 году был периметр «Града». Как показала эта война, «Град» до сих пор очень актуален. Если прямо под «Град» попало какое-то подразделение, то от него ничего не останется. А вот эти земли, которые в 90-х мы смогли отвоевать – там были огневые точки «Града», откуда они били по нашим населенным пунктам. Занять эти районы не было самоцелью. Мы стремились создать по периметру Карабаха буферную зону, чтобы из «Градов» нельзя было обстреливать наши населенные пункты. Вот поэтому обидно, что так сложилось. Очень больно 40 дней провести под обстрелами, а потом узнать, что эти земли уже не наши.
